И.С. Тургенев "Цветок"

[Mai Manami]

ЦВЕТОК

Тебе случалось — в роще темной,
В траве весенней, молодой,
Найти цветок простой и скромный?
(Ты был один — в стране чужой.)

Он ждал тебя — в траве росистой
Он одиноко расцветал...
И для тебя свой запах чистый,
Свой первый запах сберегал.

И ты срываешь стебель зыбкой.
В петлицу бережной рукой
Вдеваешь, с медленной улыбкой,
Цветок, погубленный тобой.

И вот, идешь дорогой пыльной;
Кругом — всё поле сожжено,
Струится с неба жар обильный,
А твой цветок завял давно.

Он вырастал в тени спокойной,
Питался утренним дождем
И был заеден пылью знойной,
Спален полуденным лучом.

Так что ж? напрасно сожаленье!
Знать, он был создан для того,
Чтобы побыть одно мгновенье
В соседстве сердца твоего.

@темы: цветы, философия, природа

---

стихотворенье Виктора Гаврилина

[Елена Г.-А.]

Не о звёзды душа искололась,
и живу, высоты не кляня.
Слышу свой улетающий голос -
тот, который счастливей меня.

О решительность слова и звука!
Я не буду уже тишиной.
Стала песней высокая мука,
а другая осталась со мной.

Это ей, как терпению, длиться
и не зваться никак. Но всегда
над молчаньем является птица,
над печалью восходит звезда.

@темы: философия, Гаврилин, о поэзии

---

[У-2_кукурузник]

Скиталась осень в слепом тумане -
Дождь, и град, и пуста сума…
Тропа вильнет, а судьба обманет –
Ах, в пути б не сойти с ума!…

-Иди, бродяга, пока идется -
Дождь, и град, и пуста сума…
Луна упала на дно колодца -
Ах, в пути б не сойти с ума!

-Грехи черствеют вчерашним хлебом -
Дождь, и град, и пуста сума…
Хочу направо, бреду налево -
Ах, в пути б не сойти с ума!

-Вкус подаянья горчит полынью -
Дождь, и град, и пуста сума…
Я кум морозу и шурин ливню -
Ах, в пути б не сойти с ума!

-Монах стращал меня преисподней -
Мор, и глад, и кругом тюрьма!
Монаху - завтра, а мне - сегодня!
Ах, в пути б не сойти с ума…

-К чему скорбеть о судьбе бродяги?
Дождь, и град, и пуста сума…
Я гол и чист, словно лист бумаги -
Ах, в пути не сойти б с ума!…

-Мне нет удачи, мне нет покоя -
Дождь, и град, и пуста сума!
Пожму плечами, махну рукою -
Ах, в пути не сойти б с ума!…

-Мои две клячи в дороге длинной -
Дождь, и град, и пуста сума!
Душа и тело, огонь и глина…
Ах, в пути б не сойти с ума!…

Олег Ладыженский

@темы: философия, дождь, Олег Ладыженский, осень, о смерти, песни, времена года

---

Катерина Сокрута (Вельса)

[popcorn_studio]

Дыра в заборе. Утро в январе.
Отчаянная зимняя квартира.
Деревья в леденеющей коре
Здесь, на задворках города и мира,
Порывами сужают горизонт,
Царапают гортань у перекрестка.
Забыты: шарф, перчатки, куртка, зонт -
А в кухне осыпается известка.
Метель стучит безлюдьем по дворам -
А в комнате валяется газета.
И если для надежды строят храм,
Для безнадеги – видимо, вот это.
Необжитое съемное жилье,
Продрогший дом на краешке квартала.
Стул, чашка, шкаф, постельное белье,
Нет, видимо оно уже настало –
Безвременье. Пора лежать ничком.
Раздолье отключенным телефонам.
Проваливаться медным пятачком
Сквозь щели дней. В кружении заоконном,
Искать намек на то, чтоб выйти вон,
И чайник греть, и думать неохотно,
Что чуть живой трамвайный перезвон
Так быстро вязнет в сумраке дремотном.
Садиться на продавленный диван
И жить, уставясь на фотообои.
И ждать, пока безжизненный бурьян
Не прорастет спасением – тобою.

и объявление

offtop: Двенадцатого марта в фотостудии «Попкорн» состоится квартирник и презентация новой книги Катерины Сокруты velsa "ВО-ПЕРВЫХ".
Во-вторых, мы приглашаем всех неравнодушных к хорошей поэзии и тёплому общению посетить это долгожданное в Петербурге событие!
В-третьих, вход свободный.
Катерина - внимательная душа, мастерски смешивающая слова и чувства этого мира в пропорции один к бесконечности - http://velsa.livejournal.com
Ждём Вас!!!
www.popcornstudio.ru
Адрес: наб.Обводного канала 199/201, станция метро "Балтийская".
Информация и приятная беседа по телефонам [phone] и 575-20-72.
Встреча Вконтакте: vkontakte.ru/event15779057

@темы: Сокрута, Вельса

---

Евгений Рейн "Сорок четыре"

[NikkValeriev]

ЕВГЕНИЙ РЕЙН

СОРОК ЧЕТЫРЕ

Памяти Михаила Алексеевича Кузмина.

I

Много ты просил у Бога
или так... чего-нибудь?
Хорошо бы для итога
в эту дверцу заглянуть.
Там темно, там свежий сумрак,
там неприбранный простор,
там датчанин или турок
произносит “nevermore”.
Все, что было, это было
и пропало невзначай,
расскажу тебе, пожалуй,
коль пожалуешь на чай.
Только не гляди угрюмо,
ты и сам-то бел, как мел.
Мы глядим туда отсюда,
а на нас глядят в прицел.
Кипяток кипит бурливо,
ты меня не огорчай.
Все, что было, это было
и пропало невзначай.

II

Бывало, приедешь рано, пока еще спит столица бывшая,
и с вокзала зачем-то мимо пройдешь,
присядешь в квадратном скверике,
где Пушкин стоит лилипутом,
где можно сказать “лилипушкин”
(а впрочем, сие не про нас),
Покуришь, подхватишь баульчик
и тронешься в путь-дорогу,
оглядываясь почему-то на восьмиэтажный дом.
А там и была квартира, квартира сорок четыре,
в которой когда-то водились ученые чижи.
Они собирались густо по праздникам и по будням,
они заводили хором насмешливую дребедень.
Их угощали чаем, они угощались пивом,
и все, что здесь было, — было... было раз навсегда.
Какая большая гостиная, она же большая столовая,
она же приемная зала для сорока четырех.
Кто был там — не перечислить, не стоит, там все бывали,
но стали меня тревожить те, что бледней других.
Вот эти четверо кряду, они и уселись рядом,
и что-то им вроде зябко, и чай в их чашках простыл.
Чего они смотрят в окна на крыши Санкт-Петербурга,
откуда ползет новогоднее солнце, как мандарин?
Хотите горячего чаю? Хотите горячего пунша?
Хотите горячего солнца первого января?
Зачем вам так зябко, ребята,
зачем вы уселись под елкой,
зачем еловые лапы обмотаны мишурой?
Вот “Брызги шампанского”, танго, — танцуйте,
вас приглашают.
Что же это такое?
Нет, они не хотят.

III

Я рассказать хочу тебе, учитель,
о том, как это было, как случилось,
но не могу понять всего, что знаю...
Ты более, я думаю, поймешь.
Как он любил балетные ужимки,
как он варил сибирские пельмени,
как шли ему вельветовые куртки
и усики холеные “впандан”.
Он первым указал на вас, учитель...
Зайдешь, бывало, в Гавань на фатеру,
он защебечет, залепечет ловко,
туда-сюда по комнатам ведет.
А там уже кастрюли закипают.
Но если прибывали иноземцы,
он доставал крахмальную скатерку.
“Кулинария, — говорил он быстро, —
кулинария, сам я кулинар”.
Постукивали серенькие рюмки,
и некий идол вскидывался томно.
Учитель, подскажите, подскажите,
а впрочем, мне неловко вас смущать.
Под утро пели долгие пластинки,
под утро плакал он по-итальянски:
ну, пьянство, пьянство — общий наш удел.
И он уехал, а куда — не знаю,
и я уехал, а куда — не помню,
и разбежались годы как могли.
Но я явился на его поминки.
Как это все устроено, учитель,
вот это интересно бы понять.
“А прочее детали...” — вы сказали,
и я поддакиваю вам, учитель,
ведь мы стоим на краешке болота,
склубившего пиявок и гадюк.
Был крематорий пуст, и кучку пепла
рассыпали по улицам Нью-Йорка,
он сам это придумал, приказал.
Тут что-то древнеримское, учитель,
сказать “александрийское”, учитель,
пожалуй, и покажется манерно...
Но все это детали — в них ли суть?
Он все искал последней вашей книги
рассыпанные милые страницы
и наконец, я думаю, нашел.
“Простая жизнь” — названье этой книги.
Была ли жизнь его совсем простая?
Она совсем простая не была.
Ну вот и все,

и на болоте зыбком

над ним змеится тот водоворот.

IV

Широк Техас, игрок Техас,
ковбои, Кеннеди, нефть!
И если удача — она у вас,
а если уж нет — так нет!
За ним мелочуга всех Аризон
и конфедератский флаг,
а на дорогах под горизонт
“ролл-ройс”, ВМV, кадиллак.
Приехал, и все хорошо — о'кэй,
сто тысяч — чудо оклад.
И по уик-эндам спешит фривей
в Мексику и назад.
На дальнем ранчо кипит бассейн
и все уже без штанов,
и вносят под полотняную сень
виски, джин и смирнофф.
Жена сияет, дети кричат,
брасс, кроль, баттерфляй.
Развеется шашлычный чад,
“бай-бай”, что значит “прощай”.
Бегут года, он здоров и цел,
и в доме простор зверью.
“Эссо”, “Эксон”, а также “Шелл”
берут у него интервью.
Но все скучнее горят глазки
у самых новых машин,
и все жирнее летят куски
друзьям, не достигшим вершин.
И офис тесен, и мерзок босс,
и близок далекий вид.
И он почему-то “брось, все брось”
ночью себе говорит.
Несносны семейные голоса,
жара приходит, пыля.
И в черную пятницу в два часа
тоска, гараж и петля.

V

Мы жили на одном перекрестке
улицы Троицкой в Ленинграде.
Раза два-три-четыре в неделю он заходил ко мне,
чаще всего утром,
прогуливая фокстерьера Глашу.
Стертые дерюжные брюки,
какая-то блуза из Парижа,
солдатские ботинки.
У меня часто бывало пиво —
сидели, сидели.
Но пиво было ему не по нраву,
он предпочитал грубые, тяжелые вина.
“Солнцедар”, “Агдам”, “Три семерки”.
Говорили, говорили, говорили.
Тогда он говорил лучше, чем записывал,
а потом писал лучше, чем говорил.
Но больше всего — больше “Агдама”
и “Трех семерок”, больше острот своих,
которые уже тогда повторяли, —
любил он американскую прозу:
Хемингуэй, Дос Пассос, Том Вулф,
Фолкнер, Апдайк, Джон Чивер.
Тут его сбить было невозможно.
Жили мы вместе в Эстонии,
жили в заповеднике Святогорском.
Рассыпали книгу его рассказов,
ради которых он так полюбил американскую прозу.
И тогда он уехал. Правильно сделал,
правильно сделал, правильно сделал —
все повторяло литературное эхо.
И долго, долго не было вести.
А потом пришли американские журналы,
и там же, где Апдайк и Чивер,
были напечатаны его рассказы.
Десять лет, десять лет только
не было его на Троицкой и в Святогорье.
Теперь уже не прилетит на Панам,
не доберется даже “Аэрофлотом”.
Неужели никогда, никогда больше?

VI

Как представляешь ты кружение,
Полоску ранней седины?
Как представляешь ты крушение
И смерть в дороге без жены?

Е. Р. 1959.

На Каменноостровском среди модерна Шехтеля,
за вычурным мосточком изображал ты лектора.
Рассказывал, рассказывал, раскуривал свой “Данхилл”,
а ветер шпиль раскачивал, дремал за тучей ангел.
Ты говорил мне истово о Риме и Флоренции,
но нету проще истины — стою я у поленницы,
у голубого домика, у серого сарайчика
и помню только рослого порывистого мальчика.
А не тебя, плечистого, седого, знаменитого...
Ты говорил мне истово, но нет тебя убитого
среди шоссейной заверти, меж “поршем” и “тойотою”,
и не хватает памяти... Я больше не работаю
жрецом и предсказателем, гадалкой и отгадчиком
Но вижу обязательно тебя тем самым мальчиком.
Ты помнишь — тридцать лет назад в одном
стихотворении я предсказал и дом, и сад, и этих туч парение
я предсказал крушение среди Европы бешеной
и головокружение от этой жизни смешанной.
Прости мое безумие, прости мое пророчество,
пройди со мной до берега по этой самой рощице,
ведь было это названо, забыто и заброшено,
но было слово сказано, и, значит, значит... боже мой!
Когда с тобой увидимся и табаком поделимся...
Не может быть, не может быть, но все же понадеемся.

VII

Когда я говорю: сорок четыре, —
я вспоминаю в Питере квартиру.
Я помню не застолья, не загулы,
а только нас, нас всех до одного.
Куда мы делись, как переменились,
не только та четверка, все, все, все?
Вы умерли — а мы не умирали?
Не умирали разве мы с тобою,
и даже докричаться не могли,
такая глухота, такие дали.
Поскольку смерть есть всякая обида
и неудача, самоистязанье.
Но жизнь есть тоже всякая обида...
Нам некуда, пожалуй, возвратиться.
Давным-давно разорена квартира,
и может только Пушкин нас узнать.
Совсем недавно шел я от вокзала
и засиделся в скверике квадратном,
рассвет расправил серенькие шторки,
и показалось мне, что это вы
выходите из низкой подворотни
в своих болгарских и китайских платьях,
со школьными тетрадями в руках.
Куда вы шли? К Таврической на башню?
Где некогда ужились вы, учитель,
с чудовищем — оно лазурным мозгом
когда-нибудь нас снова обольстит.
Но вы еще об этом не слыхали,
а просто шли под утренним дымком.
Я и себя увидел и... очнулся.
Когда я говорю: сорок четыре, —
я вспоминаю полосатые обои,
я вспоминаю старую посуду,
я вспоминаю добрую хозяйку,
я вспоминаю все.
Что думаете вы о нас, учитель?
Навстречу вы приветливо кивали
и пролеткультовцу и футуристу,
а знали толк вы всех на свете лучше.
Благожелательство не благодушье,
ваш тайный яд никто не мог забыть.

* *
*

В тот раз к приятелю я прибыл на побывку
на речку Мойку, к самому истоку, где Новая Голландия стоит
Прошел я мимо арки Деламота,
и вдруг на ум пришло такое мне:
я никогда не проплывал под нею.
А там краснели круглые строенья
и круговой их отражал канал.
И показалось мне, что здесь граница,
которую пройти не так-то просто.
Вот здесь мы соберемся после жизни,
а может, проживем и после смерти,
когда бы только лодку отыскать для переправы.
Вы там уже? Вы, четверо, в квартире сорок четыре?
Ответьте!.. Не такие дураки!
Но вести будут чаще, чаще, чаще...
И все-таки я не о том совсем.
Когда я говорю: сорок четыре, —
то сводится все к непонятной фразе,
которая давненько в ум запала —
подслушал ли, придумал ли, запомнил — не знаю,
но не дает она покоя мне.
И потому твержу, твержу, твержу:
“Вы умерли, а мы не умирали
разве?”

@темы: память, философия, Рейн

---

Edith Nesbit. The Things That Matter

[Елена Г.-А.]

перевода, насколько мне известно, нет - к сожалению.

*

a lot of letters)

Now that I’ve nearly done my days,
And grown too stiff to sweep or sew,
I sit and think, till I’m amaze,
About what lots of things I know:
Things as I’ve found out one by one—
And when I’m fast down in the clay,
My knowing things and how they’re done
Will all be lost and thrown away.

There’s things, I know, as won’t be lost,
Things as folks write and talk about:
The way to keep your roots from frost,
And how to get your ink spots out.
What medicine’s good for sores and sprains,
What way to salt your butter down,
What charms will cure your different pains,
And what will bright your faded gown.

But more important things than these,
They can’t be written in a book:
How fast to boil your greens and peas,
And how good bacon ought to look;
The feel of real good wearing stuff,
The kind of apple as will keep,
The look of bread that’s rose enough,
And how to get a child asleep.

Whether the jam is fit to pot,
Whether the milk is going to turn,
Whether a hen will lay or not,
Is things as some folks never learn.
I know the weather by the sky,
I know what herbs grow in what lane;
And if sick men are going to die,
Or if they’ll get about again.

Young wives come in, a-smiling, grave,
With secrets that they itch to tell:
I know what sort of times they’ll have,
And if they’ll have a boy or gell.
And if a lad is ill to bind,
Or some young maid is hard to lead,
I know when you should speak ’em kind,
And when it’s scolding as they need.

I used to know where birds ud set,
And likely spots for trout or hare,
And God may want me to forget
The way to set a line or snare;
But not the way to truss a chick,
To fry a fish, or baste a roast,
Nor how to tell, when folks are sick,
What kind of herb will ease them most!

Forgetting seems such silly waste!
I know so many little things,
And now the Angels will make haste
To dust it all away with wings!
O God, you made me like to know,
You kept the things straight in my head,
Please God, if you can make it so,
Let me know something when I’m dead.

here

@темы: о жизни, философия, о расставании, English, Nesbit, о смерти

---

[Ветер цвета аметиста]

Здравствуйте! Мне очень нужна биография поэтессы Екатерины Горбовской! Если найдете что-то из ее биографии, пожалуйста, отпишитесь в комментариях. На сайте gorbovsk.ru я уже была.
Это замечательная поэтесса, вот одно из ее стихотворений:

Мы сидим в кафе "Метелица" -
Не роман, а так - безделица,
Мне вообще в любовь не верится,
А тем более зимой.
Тот, кто весел, - пусть смеется,
Тот, кто хочет, - пусть добьется,
А тебе еще придется
Провожать меня домой.

(с) Екатерина Горбовская

@темы: Горбовская, о любви, времена года

---

Аалы Токомбаев

[Raven_Feather]

Двое

Ночь. На улице ветер свирепый летал,
Мокрым снегом он лица прохожих хлестал,
Срнег садился и на воротник, и на плечи
И кристаллами, бисером белым блистал.

Все живое той мглистой ночью глухой
В свой упряталось угол от стужи седой.
Только двое влюбленных спокойно гуляли
Вместе с бурею снежной по улице той.

Убегали минуты. Все стыло кругом.
Лишь два сердца в буране пылали огнем.
Разве есть для них мука страшнее разлуки?
Вот расстались как будто, вот снова вдвом.

- Моя ласточка, мне ли тебя позабыть?
- Месяц мой, нам всегда б неразлучными быть!..
Это слыша, промолвил продрогнувший тополь:
- Я бы тоже не зяб, если б мог так любить.

@темы: ночь, зима, погода, природа, деревья, о любви

---

Юстас Палецкис

[Raven_Feather]

Она

Ты ведь не выбирал
Ту, что будет милей, -
Полюбил - и она
Милой стала твоей.

Пусть такая, как есть,
Ты доверься мечтам.
Дорога в ней любовь,
Это знаешь ты сам.

И не ради красы
Не отводишь ты глаз -
Чутко видит любовь
То, что скрыто от нас.

Любишь только за то,
Что легко с ней вдвоем
И что сердце она
Прячет в сердце твоем.

@темы: о любви

---

Чанка (перевод Я. Козловского)

[Raven_Feather]

Когда б за стройность награждал невест
Правитель восседающий на троне,
Ты не один уже имела б крест,
Как самый храбрый в русском гарнизоне.

Когда б красою плеч определять
Царь степень чина повелел в указе
И стал в горах погоны нашивать, -
Была бы ты сардаром* на Кавказе.

Когда б давала к пенсии казна
За красоту высокую надбавку,
Могла бы ты в горах, как ни одна,
Спокойно выходить уже в отставку.

Прославился искусством каллиграф,
Бела его сирийская бумага,
Но ощутил, портрет твой описав,
Несовершенство слов людских, бедняга.

Кто две луны, не скажешь ли ты мне,
Украсив лоб твой, вывел тушью черной?
Течет, переливаясь по спине
Коса, как речка по долине горной

* Сардар - в Османской империи титул командующего полевой армией.

---

[У-2_кукурузник]

Меня не спешить, не убить,
не сдернуть со стены.
Я - менестрель. И стало быть,
отродье сатаны.
Мещане мелют языком,
вопит моя родня,
священник крестится тайком,
завидевши меня.

Но в ночь потайную чудес
под звездным молоком
я прохожу разбойный лес
спокойно и легко.
Мне каждодневный новый бой
приносит сотни стрел, -
но есть призванье - быть собой,
есть имя - Менестрель.

Я отлучен от ваших глаз,
синьора грез моих,
но не настал мой смертный час,
когда я стану тих.
Еще архангела труба
молчит и я - король,
с улыбкой фавна на губах,
познавших яд и соль.

Еще тверда моя рука,
достойная врага,
и я иду через века
в дырявых башмаках.
Мне каждодневный новый бой
приносит сотни стрел, -
но есть призванье - быть собой,
есть имя - Менестрель.

Из утра в ночь, из ночи в день
я проношу стихи.
А ты, глухой, что ни надень, -
останешься глухим.
И ты, слепой, совсем слепой,
хоть и надел очки -
а все ж зияют пустотой
бездонною зрачки.

Я враг ваш! Но настанет час,
презрев земную твердь,
я вознесусь последний раз,
и это будет - смерть!
Но я-то знаю: смерти нет
тому, кто чист душой.
И для кого-то вспыхнет свет
поэзии святой.

Пробьется в ком-то в день любой,
среди любых земель,
мое призванье - быть собой,
и имя - Менестрель!

Яков Коган
1978 год.

@темы: философия, барды, Яков Коган, о любви, песни

---

стихотворенье Ольги Седаковой

[Е. А.]

8-е, предпоследнее из Третьей тетради - стихов, посвящённых памяти бабушки поэта, Дарьи Семёновны Седаковой и завершающих книгу "Старые песни".

*

Ты гори, невидимое пламя,
ничего другого мне не нужно.
Всё другое у меня отнимут.
Не отнимут, так добром попросят.
Не попросят, так сама я брошу,
потому что скучно и страшно.

Как звезда, глядящая на ясли,
или в чаще малая сторожка,
на цепях почерневших качаясь,
ты гори, невидимое пламя.

Ты лампада, слёзы твоё масло,
жестокого сердца сомненье,
улыбка того, кто уходит.

Ты гори, передавай известье
Спасителю, небесному Богу,
что Его на земле ещё помнят,
не всё ещё забыли.

@темы: философия, Седакова, о вере

---

стихотворенье Ольги Седаковой

[Е. А.]

В неизвестной высоте небесной,
там, где некого искать,
звезды движутся шеренгой тесной,
продолжая вовлекать –

словно лезвия, полозья
их сияния обнажены –
в то, что слышат прежде всякой просьбы,
прежде всякой тишины.

@темы: небо, философия, Седакова, о вере, звёзды, о Боге

---

стихотворенье Ивана Сурикова

[Е. А.]

Белый снег пушистый
В воздухе кружится
И на землю тихо
Падает, ложится.

И под утро снегом
Поле забелело,
Точно пеленою
Все его одело.

Темный лес что шапкой
Принакрылся чудной
И заснул под нею
Крепко, непробудно...

Божьи дни коротки,
Солнце светит мало, —
Вот пришли морозцы —
И зима настала.

Труженик-крестьянин
Вытащил санишки,
Снеговые горы
Строят ребятишки.

Уж давно крестьянин
Ждал зимы и стужи,
И избу соломой
Он укрыл снаружи.

Чтобы в избу ветер
Не проник сквозь щели,
Не надули б снега
Вьюги и метели.

Он теперь покоен —
Все кругом укрыто,
И ему не страшен
Злой мороз сердитый.

@темы: зима, Суриков, природа, времена года

---

Сергей Трофимов. Аты-баты

[Елена Г.-А.]

мне давно нравится эта песенка. сейчас - разыскивая текст в Интернете, чтобы выложить здесь - узнала, что её поёт Трофимов)
слышала её полностью, но запомнила без 4-й строфы. и без второй.
ну и как бы оно не совсем Молдавия. или может быть даже уже совсем не. Приднестровье.

*

Друзья мои - начальники, а мне не повезло:
Который год скитаюсь с автоматом.
Такое вот суровое мужское ремесло,
Аты-баты, аты-баты.

Афганистан, Молдавия и вот теперь Чечня
Оставили на сердце боль утраты
За всех, кого не вывел из-под шквального огня.
Аты-баты, аты-баты.

Жена моя, красавица, оставила меня.
Она была ни в чем не виновата.
Ни дома, ни пристанища - какая ж тут семья!
Аты - баты, аты - баты.

Служил я не за звания и не за ордена.
Не по душе мне звездочки по блату,
Но звезды капитанские я выслужил сполна.
Аты-баты, аты-баты.

Россия нас не жалует ни славой, ни рублем,
Но мы ее последние солдаты.
А значит, надо выстоять, покуда не помрем.
Аты-баты, аты-баты.

@темы: Трофимов, о войне, о смерти, песни

---

Борис Слуцкий. Говорит Фома

[verse-diary]

к прошедшему юбилею Чехова, между прочим... хотя вспомнилось совсем по другому поводу.

*

*

Сегодня я ничему не верю:
Глазам — не верю.
Ушам — не верю.
Пощупаю — тогда, пожалуй, поверю,
Если на ощупь — всё без обмана.

Мне вспоминаются хмурые немцы,
Печальные пленные 45-го года,
Стоявшие — руки по швам — на допросе.
Я спрашиваю — они отвечают.

— Вы верите Гитлеру? — Нет, не верю.
— Вы верите Герингу? — Нет, не верю.
— Вы верите Геббельсу? — О, пропаганда!
— А мне вы верите? — Минута молчанья.
— Господин комиссар, я вам не верю.
Всё пропаганда. Весь мир — пропаганда.

Если бы я превратился в ребёнка,
Снова учился в начальной школе,
И мне бы сказали такое:
Волга впадает в Каспийское море!
Я бы, конечно, поверил. Но прежде
Нашёл бы эту самую Волку,
Спустился бы вниз по течению к морю,
Умылся его водой мутноватой
И только тогда бы, пожалуй, поверил.

Лошади едят овёс и сено!
Ложь! Зимой 33-го года
Я жил на тощей, как жердь, Украине.
Лошади ели сначала солому,
Потом — худые соломенные крыши,
Потом их гнали в Харьков на свалку.
Я лично видел своими глазами
Суровых, серьёзных, почти что важных
Гнедых, караковых и буланых,
Молча, неспешно бродивших по свалке.
Они ходили, потом стояли,
А после падали и долго лежали,
Умирали лошади не сразу...
Лошади едят овёс и сено!
Нет! Неверно! Ложь, пропаганда.
Всё — пропаганда. Весь мир — пропаганда.

@темы: память, философия, Слуцкий, о войне

---

Елена Фанайлова. Жития святых в пересказах родных и товарищей

[Елена Г.-А.]

1

Апостол Андрей

(Ап. Андрей. Рассказ брата)

Апостол Андрей, что во сне до глубин
Доходил, меловые монастыри
Рубил, проходил в горах
Говорил «миру-мир»
Передёргивал карабин
На птичьих правах

Апостол Андрей шёл один
Опускался в отвал
При себе имел патронташ
И обойма при нём
Залежалый трэш
Превращая в золото, где ты ешь
Свою голову под огнём,
Там Андрей напевал
Богу в уши по рации: мол, Тебе ж

Сверху видно всё, как Ты пилот,
А я капитан,
И если Ты знаешь всё наперёд,
То куришь со мной голубой «Житан»

Поэтому так и знай,
Как Ты знал без меня,
Но только сердца им не вырезай,
Они не со зла

Апостол Андрей разгребал хитин
Свободной от слёз рукой,
И сопровождающий конвой,
И вновь образованный карантин

— Там был выход к морю


2

Святитель Тихон Задонский

(Св. Тихон Задонский. Рассказ Ани Стефановой)

Святитель Тихон мирно воевал
Свою депрессию; приехали дружки:
Купец, мелкопоместный дворянин.
Кого ещё найдёшь в такой глуши?
Он посылал за ними поутру,
Поскольку понял: плющит будь здоров,
Колбасит не по-детски, как кота,
Нейдёт ни строчки, в небе пустота.
Они приехали, с собою привезли,
Но не сказались Тихону, а он
Обрадовался, тут же усадил,
Посплетничали скромно по делам,
Отвлёкся, успокоился, сказал:
Ребята, мол, сидите, пейте чай,
А я пойду немножко помолюсь,
Поскольку я духовное лицо,
И вообще от сердца отлегло,
Как вы приехали, и я Ему скажу,
Что всё-таки нормальный человек
Гораздо лучше, чем противный бес.
А на дворе стоял Великий пост.
Они достали, только он ушёл.
И вот они колбаски и мясца,
Пока он в темноте зовёт Отца,
И водочки, и пива, и винца.
Вернулся Тихон. В келье красота:
Дым коромыслом, будто в кабаке,
Две красных рожи, не хватает баб.
Что сделал бы нормальный человек,
Не говоря о том, что суперстар,
Примерно Солженицын тех времён,
Пришедши просветлённым до глубин?
Сказал бы дорогим: пошли вы на.
Но Тихона уже не проведёшь
И Тихоном не сходишь зафука.
И он садится с ними продолжать,
Заметив, что друзья важней всего.
С тех пор Задонский Тихон, как молва
Передаёт, и в Житиях святых
Написано, заступник за писак
И всех других унылых мудаков.
Поскольку одиноко ремесло
Писателя, и некому сказать:
Мол, ай да Пушкин, ай да сукин сын,
И постманиакальный абстинент
За вдохновенье должен заплатить.
А Тихон, как за это пострадал,
Чуть морщится, но весело глядит
На то, как братец наш один сидит
И думает, что жизнь его прошла.
Такому Тихон пишет письмецо,
Где разъясняет принципы добра,
И каждое приватное лицо
Во сне его читает до утра

3

Святая блаженная Ксения Петербуржская

(Св. Ксения Петербуржская. Разговор с Аркадием Ипполитовым)

Ксения больше за шитье не садилась,
Как её домашние причитали:
Переоденься, Ксана, переоденься,
Не срами фамилию по мужу,
А то стыдно от людей, как стыдно.
Твой Андрюша в гробу перевернётся,
Ты же не трансвестит, не фрик, не Марлен Дитрих

Ксения перекусила белую нитку
Чёрными от невской воды зубами

Как её домашние причитали,
Перечисляли, чего ей мало:
Ты цигарку отродясь во рту не держала
Не ругалась матом, не плевала сквозь зубы,
И друзья твои не были проходимцы
Психопаты, придурки, убийцы, сплошные ублюдки
Ты была уважаемая горожанка
Стройная ласточка, пели соседки

Ксения три дня отлежала на гробе,
Встала сильнее урана.

Тот, Кто шьёт ей нынче, храбрый портняжка,
Модный дизайнер, славный закройщик.
У Него идеальные лекала,
Целый штат помощников и белошвеек.
Кто её одевает, Тот ей и заказчик
У Него одного она на содержаньи,
Он её выбрал своею моделью,
Девушкою с обложки.
Нету у ней заботы о платьях и шляпках
О накидках, кружевах и шалях
О двойных юбках и кофточках из поплина
О душегрейках, шубках и пальтишках

Ксения одета как хотела
Стрижена как попало

И глазные линзы у неё другого цвета
На земле такого цвета не бывает

@темы: Фанайлова, о вере, святые

---

стихотворенье Георгия Березко

[Елена Г.-А.]

из романа "Сильнее атома"

*

*

Солдаты,
которые ничего не боялись,
гвардейцы,
отстоявшие Москву
и видевшие поле боя на Курской дуге,
рассказывают, что самое страшное -
это увидеть во сне
в ночь перед атакой
или перед наступлением врага:
мир,
дом,
жену,
мать!
И, проснувшись, вновь проститься с ними
за минуту до сигнальной ракеты...
Ещё считалось дурным
увидеть белую лошадь -
просто белую лошадь,
убитую или живую, -
вестницу смерти или тяжёлой раны.
И тем, кто особенно её страшился,
она в конце концов начинала сниться...
Но вообще-то
солдаты редко видели сны -
они слишком уставали,
как и все великие труженики,
и засыпали каменным сном
на мокрой земле,
на снегу,
стоя,
припав спиной к спине товарища.
Сны к ним слетели позднее:
после того, как на полях войны
из всех ста тысяч орудий
прогремел Салют Победы
и солдаты получили полную возможность отоспаться.
Но в снах к ним опять
вернулась война.
И ещё не один раз
они просыпались от собственного крика:
"Воздух!"
"Санитары!"
"Огонь!"

@темы: верлибр, память, Березко, о войне

---

Дана Сидерос

[Елена Г.-А.]

был в кошкосообществе; пусть здесь тоже будет.

ЖЖ автора - lllytnik.livejournal.com

*

Один мой друг подбирает бездомных кошек,

Несёт их домой...

Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован, не осталось
Такого угла, где не жили бы эти черти.
Мой друг говорит, они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.

Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого-то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда ещё умещавшегося на ладони...

Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачет, ничего не стоят,
Когда по ночам за окнами кто-то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью,
Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.

Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает.

@темы: кошки, Дана Сидерос, о смерти

---

Дона Анна

[У-2_кукурузник]

Видимость верности храня
И моля о прощеньи неустанно,
Снова проходит дона Анна
Мимо меня, мимо меня, мимо меня.

Как объяснить, чего хочу -
То ли радостей жизни, то ль покоя.
Только решу, что все открою,
Снова молчу, снова молчу, снова молчу.

Вряд ли когда-нибудь найду
Тот огонь, что всю жизнь мою осветит -
Видно, закрыли на планете
Эту звезду, эту звезду, эту звезду.

Снова я взгляд тревожный свой
Буду прятать под черным покрывалом.
Разве я много не знала
Рядом с тобой, рядом с тобой, рядом с тобой?

Видимость верности храня,
Вот уже походкой неустанной
Я иду вослед за доной Анной
В море огня, в море огня, в море огня.

Скади (Людмила Смеркович)

@темы: философия, о расставании, Скади (Людмила Смеркович), о любви, песни