Я смысл этой жизни вижу в том, Чтоб, не жалея ни души, ни тела, Идти вперёд, любить и делать дело, Себя не оставляя на потом. дальшеДвиженья постигая красоту, Окольного пути не выбирая, Наметив самый край, пройти по краю, Переступив запретную черту.
Не ждать конца, в часы уставив взгляд – Тогда и на краю свободно дышишь, И пули, что найдёт тебя, ты не услышишь, А остальные мимо пролетят.
В полночной темноте увидеть свет И выйти к свету, как выходят к цели, Все рубежи минуя на пределе, При этом веря, что предела нет. Не презирать, не спорить, а простить Всех тех, что на тебя рукой махнули. На каждого из нас у смерти есть по пуле, Так стоит ли об этом говорить?
Не ждать конца, в часы уставив взгляд – Тогда и на краю свободно дышишь, И пули, что найдёт тебя, ты не услышишь, А остальные мимо пролетят.
Если дождь идет шестые сутки, И при этом вы не во Вьетнаме, Трудно засыпать “под шум дождя”. Но по узкогорловой побудке, По натекам на стекле и раме Можно, никуда не выходя, Уловить порядок допотопный, Что-то воссоздать или образить, Пролопатить заскорузлый слой До младенческой воды укропной, До тепличной первородной грязи, До первоосновы нежилой.
подборка "Неразрывный пробел", из цикла "Красота".
ещё одна маленькая радость, радостная находка благодаря Интернету.дальшев конце восьмидесятых слышала две строфы этого стихотворенья /строфу про звезду и родительский дом, и - последнюю/ в виде песни из двух куплетов в каком-то, если не ошибаюсь, документальном фильме. никакой не было зацепки - что это, где это искать... могла и быть зацепка - указание в титрах; но вот то ли не было, то ли я пропустила. время от времени - как и с другими обрывками песен, стихов - предпринимала попытки отыскать и эти строфы в Интернете. но то ли никто их не цитировал до сих пор, то ли поисковики не видели - нашла вот только сейчас) оказалось, там не две строфы) стихотворенье помещено в статье о русско-мусульманских отношениях. привожу его полностью, но последнюю строку не так, как она даётся в Интернете, а так, как слышала и помню.
вообще как-то, смотрю, не очень везёт этому автору с цитированием в Интернете. в этой статье - не "камнем", а "шагом". ещё в одном месте процитирована как раз последняя строфа, там правильно - "камнем", но не "захлебнётся", а /явное искажение и глупость/ "отзовётся". ну ты не помнишь, как правильно, читатель, но ты хоть думай, что плетёшь... особенно печально, что это обзор новых изданий. то есть по идее мог бы читатель даже и в книжечку заглянуть. не то что я вот собираю по обрывкам... а в строфе про звезду - тогда услышалось и запомнилось не "восполнит", а "воспомнит". моя ошибка; но "кто защитит" - слышала так, как звучало. а я думала, это фольклор...
*
В этой тактике - особый резон, и на пулю обостряется нюх. Здесь чем выше, тем прозрачней озон, а чем выше, тем и злее злой дух.
А вершина ещё так далека, и дела у нас как сажа бела. Хоть у ротного десница легка, только пуля, как всегда, тяжела.
А когда мы здесь травой порастём, зарубцуется над нами звезда – оскудеет наш родительский дом, и никто нас не восполнит тогда.
дальшеЗдесь сухарь родной, и тот по нутру. Круче кашу посоли, кашевар. Если в брюхе не звенит поутру, веселее проклинать Пешавар.
Эй, декханин, что ты смотришь, как волк, будто свёл я у тебя две жены. Мы вам кровью отдаём интердолг, но России мы остались должны.
А над мамой ни единой звезды, и по всей моей Отчизне темно, и течёт по вечным руслам вино с горьким привкусом последней беды.
Под жилетом, в общем, полный ажур, я о милости судьбу не молю. Я из мины сочинил абажур И с оказией домой перешлю.
Да, дела у нас идут сущий мёд – кто не пил его, вовек не поймёт. Вот сейчас я наведу пулемёт, только он уже навел пулемёт.
Кровью эхо захлебнётся в горах, и душа моя домой полетит. У него ж за каждым камнем аллах, а меня кто, сироту, защитит?
Нужно быть вежливым и с землёй И с солнцем. дальшеПроснувшись утром, их надо благодарить, Спасибо им говорить За летний зной, За деревья, За их плоды, За всё, что так приятно на вкус, Для взгляда, На ощупь. Их надо благодарить И не надо их корить И навязывать им свой вкус. Земля и солнце Своё дело знают Поэтому не мешайте им делать его, А иначе они, рассердясь, Превратят вас В арбуз, В ананас. Или в ватное одеяло, А в этом приятного мало. Солнце влюблено в землю, Земля влюблена в солнце. Это их дело, А нам до этого дела нет. И не надо назойливо за ними подглядывать В закопчённые стёклышки, Когда бывает затмение. Солнце с землёю поссорились, Но это их дело, И лучше не вмешиваться в их отношения, Потому что если вмешаетесь, Можете превратится В картофельное пюре, Или в вязальную спицу. Солнце любит землю, Земля любит солнце. Надо об этом помнить, А остальное нас не касается. Земля любит солнце И вращается, Чтобы солнце могло любоваться ею. Солнце считает её безумно красивой И для неё сверкает и светит. А когда наступает вечер И усталое солнце уходит спать, Всходит луна. Когда-то в солнце она была влюблена, Но оказалась ужасно ревнивой И за это была наказана: Стала с тех порой ледяной И показывается лишь ночью. Но надо быть вежливой и с луной, А не то она сделает вас лунатиком, И может ещё, Если захочет, Вас превратить в снеговика, В светлячка Или в спички.
Короче, Запомните то, что я поставил в кавычки: "Нужно, чтобы все были вежливыми со всеми, а иначе начнутся войны, эпидемии, землетрясения, наводнения, воздушные тревоги… И большущие, злющие красные муравьи по ночам приползать будут к вам и во сне станут кусать вам ноги".
Прощай, письмо любви! прощай: она велела... Как долго медлил я! как долго не хотела Рука предать огню все радости мои!.. Но полно, час настал. Гори, письмо любви. Готов я; ничему душа моя не внемлет. Уж пламя жадное листы твои приемлет... Минуту!.. вспыхнули! пылают - легкий дым, Виясь, теряется с молением моим. Уж перстня верного утратя впечатленье, Растопленный сургуч кипит... О провиденье! Свершилось! Темные свернулися листы; На легком пепле их заветные черты Белеют... Грудь моя стеснилась. Пепел милый, Отрада бедная в судьбе моей унылой, Останься век со мной на горестной груди...
'…seems to be the best train. Miss Ethel Winter of the Department of English will meet you at the station and…'
From a letter addressed to the visiting speaker
The subject chosen for tonight's discussion Is everywhere, though often incompleteIs everywhere, though often incomplete: when their basaltic banks become too steep, most rivers use a kind of rapid Russian, and so do children talking in their sleep. My little helper at the magic lantern, insert that slide and let the colored beam project my name or any such-like phantom in Slavic characters upon the screen. The other way, the other way. I thank you.
On mellow hills the Greek, as you remember, fashioned his alphabet from cranes in flight; his arrows crossed the sunset, then the night. Our simple skyline and a taste for timber, The influence of hives and conifers, reshaped the arrows and the borrowed birds.
Yes, Sylvia?
'Why do you speak of words When all we want is knowledge nicely browned?'
Because all hangs together – shape and sound heather and honey, vessel and content. Not only rainbows – every line is bent, and skulls and seeds and all good words are round, like Russian verse, like our colossal vowels: those painted eggs, those glossy pitcher flowers that swallow whole a golden bumblebee those shells that hold a thimble and the sea. Next question.
'Is your prosody like ours?'
Well, Emmy, our pentameter may seem To foreign ears as if it could not rouse The limp iambus from its pyrrhic dream. But close your eyes and listen to the line. The melody unwinds; the middle word is marvelously long and serpentine: you hear one beat, but you have also heard the shadow of another, then the third touches the gong, and then the fourth one sighs.
It makes a very fascinating noise: it open slowly, like a greyish rose In pedagogic films of long ago.
The rhyme is the line's birthday, as you know, and there certain customary twins in Russian as in other tongues. For instance, love automatically rhymes with blood, nature with liberty, sadness with distance, humane with everlasting, prince with mud, moon with a multitude of words, but sun and song and wind and life and death with none.
Beyond the seas where I have lost a scepter, I hear the neighing of my dappled nouns, soft participles coming down the steps, treading on leaves, trailing their rustling gowns, and liquid verbs in ahla and in ili, Aonian grottoes, nights in the Altai, black pools of sound with "I"s for water lilies. The empty glass I touched is tinkling still, but now 'tis covered by a hand and dies.
'Trees? Animals? Your favorite precious stone?'
The birch tree, Cynthia, the fir tree, Joan. Like a small caterpillar on its thread, my heart keeps dangling from a leaf long dead but hanging still, and still I see the slender white birch that stands on tiptoe in the wind, and firs beginning where the garden ends, the evening ember glowing through their cinders.
Among the animals that haunt our verse, that bird of bards, regale of night, comes first: scores of locutions mimicking its throat render its very whistling, bubbling, bursting, flutelike or cuckloolike or ghostlike note. But lapidary epithets are few; we do not deal in universal rubies. The angle and the glitter are subdued; our reaches lie concealed. We never liked the jeweler's window in the rainy night.
My back is Argus-eyed. I live in danger. False shadows turn to track me as I pass and, wearing beards, disguised as secret agents, creep in to blot the freshly written page and read the blotter in the looking glass. And in the dark, under my bedroom window, until, with a chill whirr and shiver, day presses its starter, warily they linger or silently approach the door and ring the bell of memory and run away.
Let me allude, before the spell is broken, to Pushkin, rocking in his coach on long and lonely roads: he dozed, then he awoke, undid the collar of his traveling cloak, and yawned, and listened to the driver's song. Amorphous sallow bushes called rakeety, enormous clouds above an endless plain, songline and skyline endlessly repeated, the smell of grass and leather in the rain. And then the sob, the syncope (Nekrasov!) the panting syllables that climb and climb, obsessively repetitive and rasping, dearer to some than any other rhyme. And lovers meeting in a tangled garden, dreaming of mankind, of untrammeled life, mingling their longings in the moonlight garden, where trees and hearts are larger than in life. This passion for expansion you may follow throughout our poetry. We want the mole to be a lynx or turn into a swallow by some sublime mutation of the soul. But no unneeded symbols consecrated, escorted by a vaguely infantile path for bare feet, our roads were always fated to lead into the silence of exile.
Had I more time tonight I would unfold the whole amazing story – neighukluzhe, nevynossimo – but I have to go.
What did I say under my breath? I spoke to a blind songbird hidden in a hat, safe from my thumbs and from the eggs I broke into the gibus brimming with their yolk.
And now I must remind you in conclusion, that I am followed everywhere and that space is collapsible, although the bounty of memory is often incomplete: once in a dusty place of Mora county (half town, half desert, dump mound and mescquite) and once in West Virginia (a muddy red road between an orchard and a veil of rapid rain) it came, that sudden shudder, a Russian something that I could inhale but could not see. Some rapid words were uttered – and then the child slept on, the door was shut.
The conjurer collects his poor belongings – the colored handkerchief, the magic rope, the double-bottomed rhymes, the cage, the song. You tell him of the passes you detect. The mystery remains intact. The check comes forward in its smiling envelope.
'How would you say "delightful talk" in Russian? 'How would you say "good night?" '
Oh, that would be: Bessonitza, tvoy vzor oonyl I strashen; lubov' moya, outsoopnika prostee. (Insomnia, your stare is dull and ashen, my love, forgive me this apostasy).
Над могилами мучеников лампады не гаснут. Злой ветер в ночи воет, С трепетными пламенами воюет, Зло хохочет: «Какой же Ты Бог, если умер! Какой же Ты Человек, если воскрес!»
Внук расстрелянного священника, Семинарист-первокурсник, За полночь к экзамену готовясь, Уснул сидя. Ломкие плечи зябки, Рыжий вихор, слюны капелька – всё В нём спит. Под головою – Книга, история Вселенских Соборов. Парнишка во сне улыбается: он видит, Как в белизне и злате, там, в небе, Кирилл и Несторий Встретились и обнялись, плача.
Безумствуй бессильно, злой ветер! Ты – знак распада: Ведь Бог и человек – две полноты совершенных, И когда они воссоединились В крови и сиянии слёз, – миру Стало их не вместить, и ночь, Треща, лопнула. И в швы Хлынуло утро.
Мы когда-то считали, что нимб – Просто блестящий металлический диск, Которым голова прикрепляется к доске. Мы за чудо почитали копоть икон И неразличимость цветов. Чудес Мы не знали. Но произошло Открытие небес, светолитие дня.
Как молоды оказались вы! Раскрыв рты, мы смотрим на вас, Как младшие братья, позабыв совок, Из песочницы восхищенно глядят На белозубого брата-моряка, Пришедшего на побывку весной. Лучистый смех, сиянье погон, Сильные руки, вверх взмывает малыш.
Так вот что такое пурпур – живая кровь! Так вот что есть бытие – вохра и санкирь! Так вот что есть золото – не металл, Но живое сгущение света! Так вот Что такое белое!
Когда вы склоняетесь, встаёте близ, Мы забываем уныние и печаль, Одиночество, тревогу и плен, – Собственно, всё, что и составляет предмет Нашей слёзной молитвы к вам.
Первый день войны. Судьба народа выступает в виде первой сводки. Личная моя судьба - повестка очереди ждёт в военкомате.
На вокзал идёт за ротой рота. Сокращается продажа водки. Окончательно, и зло, и резко громыхают формулы команд.
К вечеру ближайший ход событий ясен для пророка и старухи, в комнате своей, в засохшем быте судорожно заламывающей руки: пятеро сынов, а внуков восемь. Ей, старухе, ясно. Нам - не очень. Времени для осмысленья просим, что-то неуверенно пророчим.
Ночь. В Москве учебная тревога, и старуха призывает Бога, как зовут соседа на бандита: яростно, немедленно, сердито. Мы сидим в огромнейшем подвале елисеевского магазина. По тревоге нас сюда созвали. С потолка свисает осетрина.
Пятеро сынов, а внуков восемь получили в этот день повестки, и старуха призывает Бога, убеждает Бога зло и веско.
Вскоре объявляется: тревога - ложная, готовности проверка, и старуха, призывая Бога, возвращается в свою каморку.
Днём в военкомате побывали, записались в добровольцы скопом. Что-то кончилось. У нас - на время. У старухи - навсегда, навеки.
именно эта тема на данный момент лидирует по количеству публикаций в нашем сообществе) люблю темы; наверно, особенно за то, что они дают статистику. позволяют увидеть некоторую общую картину.
..."Не желаете ли, добрые люди, послушать повесть о любви и смерти. О том, как жили двое, и любили друг друга, и умерли в один день, он из-за неё, она из-за него".
любовь у нас пока вторая в списке тем по количеству публикаций) прочую статистику тоже легко видеть в списке.
несколько вступительных слов"как ангел"... и "ночь-сосна"... не ахти что - но всё же про авиацию) ...зато про лучезарный самолёт - полная художественная правда) строчные в начале строк - мои...
*
Для кого старался лётчик? Или, страстью одержим, вырабатывал свой почерк, свой наклон и свой нажим?
Не как ангел, не как птица, был как пуговица он и, рискуя закатиться, залетал под небосклон.
Этих строчек, этих петель, виражей во всей красе только лес и был свидетель, остальные спали все.
Ночь со сна бросалась в страхе посмотреть, кто, сжав штурвал, на её ночной рубахе перламутром отливал.
Лётчик верил в совершенство, не мрачнел по пустякам, он испытывал блаженство, прижимаясь к облакам.
В лучезарном самолёте над рассветною землёй он пришит - не оторвёте - к небу мёртвою петлёй.
Мы любовь свою схоронили, Крест поставили на могиле. "Слава Богу!" - сказали оба... Только встала любовь из гроба, Укоризненно нам кивая: - Что ж вы сделали? Я живая!..
читать дальше * * * Мир до невозможности запутан. И когда дела мои плохи, В самые тяжелые минуты Я пишу весёлые стихи.
Ты прочтёшь и скажешь: - Очень мило, Жизнеутверждающе притом. – И не будешь знать, как больно было Улыбаться обожженным ртом.
* * * День начинается с тоски – Привычной, неотвязной, жгучей. Коснуться бы твоей руки И куртки кожаной скрипучей. Плеча почувствовать тепло, Закрыть глаза И на минутку Забыть, Что прахом всё пошло, Забыть, Что жить на свете жутко…
Мешок на плечи водрузил, Ружье держу в руке, Оконце я заколотил, И двери на замке, А за стеной старуха мать, К ней надо заглянуть. Чтобы проститься и сказать: "Дай срок, увидимся опять! Я отправляюсь в путь!"
Вверху тропинка в лес густой Извилистая шла, На фьорды свет неверный свой Луна с небес лила. Я глянул на соседский двор - Он безмятежно спит, Я заглянул через забор - И вижу: девичий убор В полночной мгле блестит.
В холщовом платьице она Ко мне из темноты Пришла, прекрасна и нежна, Как горные цветы. А в глубине ее очей Веселый свет сиял. Мне тоже стало веселей. Я подошел поближе к ней И слезы увидал.
Ее я обнял и смутил Девический покой, Я о любви ей говорил И называл женой. Ничто, я клялся, никогда Не разлучит нас впредь! Она робела, как всегда, Что оставалось ей тогда - На башмаки глядеть.
Она молила - отпусти. Мы рассмеялись вдруг. А сердце у меня в груди Стучало: тук-тук-тук. И, не внимавшая мольбам, Пошла она со мной К лежавшим вдалеке холмам. Где пел в листве, казалось нам, То эльф, то водяной.
Мы вверх пошли, и в лес густой Тропинка завела, На фьорды свет неверный свой Луна с небес лила. Я весь горел, ее трясло, Внизу лежал провал. Дыханье ночи нас зажгло, И что тогда произошло, Я сам не понимал.
Я видел лишь ее одну! В объятиях своих Держал я юную жену, И лес на миг затих: Но леший, нарушая тишь, Завыл издалека. О нет, меня ты не смутишь! В ту пору сердцем знал я лишь, Как милая робка.
II
С горы на тот бросаю взор. Там солнышко встает. А на хребтах окрестных гор Сверкают снег и лед. Я домик матери моей В долине увидал. Там трудно приходилось ей. Но там я стал умней, сильней, Бог знает кем я стал.
Там дым клубится над трубой, Давно очаг зажжен, И мать обходит домик свой, Глядит, как сохнет лен. Привычный мир лежит внизу. Так с богом! Коли мне Олени встретятся в лесу, Домой я шкуру принесу, Две - будущей жене.
А где она? Или опять Она во власти грез? Не надо только вспоминать Своих прощальных слез. Ты наяву не доверяй Своим тревожным снам. Что ты моя невеста - знай, Наряд венчальный собирай, Идти нам скоро в храм.
Хотя разлука нелегка И холодно вокруг, Как ледяной родник, тоска Мой воскрешает дух. Теперь душа закалена И охладела кровь. Жизнь, что была раздвоена (Тут покаянье, там вина). Я отвергаю вновь.
Нечистых побуждений рой Перебороть я смог, Я ныне стал самим собой, И стал мне внятен бог. Туда, где жил я с малых лет, Я поглядел с высот, Но поманил олений след... Храни, господь, родных от бед! Меня вершина ждет!
III
Пылающие облака На запад поплыли, Туманы шли издалека И дол заволокли. Душой и телом я устал, Казалось - вот умру, Там, где у ног зиял провал, Лишь вереск огненный пылал, Качаясь на ветру.
И стебелек я отломил. С поникшего куста, Его на шляпу нацепил - И ночь вернулась та, И одолели мысли тут - Так люди иногда В господень храм толпой идут И, совершив свой строгий суд, Уходят кто куда.
О, возвратиться бы к цветку, Что я тогда сломал! К надломленному стебельку Я кротко бы припал. И в глубине твоих очей Я душу бы омыл И тролля, что душой моей Владел тогда, среди ветвей, Насмешкой бы убил!
Сперва, мечтами возбужден, Я богу слал мольбы, Чтобы моей невесте он Не отягчал судьбы. Но для нее я бы сумел Все беды побороть, А я ищу великих дел, - Коль внять мольбе ты не успел, Прибавь ей бед, господь!
На реках ты наставь запруд, Кинь скользкие мостки, А ноги ей пускай натрут В скитаньях башмаки. Я подыму ее, пройду С ней над кипеньем вод, По горным тропам проведу, И коль опять нашлешь беду - Посмотрим, чья возьмет.
IV
Шел со мной охотник с юга, По водам придя бескрайним, Думы на челе у друга Стали северным сияньем.
Плач звучал в его веселье, Мысль жила в его молчанье. Но какая? Мне доселе Внятней ветра завыванье.
Я дрожал, взглянуть не смея В пропасть ледяного взора, Где раскинулись, синея, Ледниковые озера.
Мысль его, подобно птице, Воспарит, над ними рея, А начнет, как вихрь, яриться - Паруса спускай скорее.
Нас свели друг с другом горы. Я с ружьем был, он с собакой, Мы сошлись. Ту дружбу скоро Разорвал бы я, однако.
Отчего ж я медлил с этим, Сам желая расставанья? Знаю, тот, кого я встретил, Отнял у меня желанья.
V
"Отчего ты ночью длинной Хочешь в дом родной обратно? Иль теплее под периной? На снегу спать неприятно?"
Мать придет ко мне, бывало, Прыгнет кот на край постели, Мать мне песенку певала, Тут и сны ко мне летели.
"Что нам сны? Иль в жизни нашей Дел не сыщешь настоящих? Лучше жизнь пить полной чашей, Чем дремать меж предков спящих.
Как бы буря ни страшила, Мы оленя гоним ныне. Разве камни лучше было С поля выносить в долине?"
Не колокола ль звенели Нашей церкви в дальней дали? "Но куда сильней в ущелье Водопады грохотали!"
Мать с невестой в храм господень Помолиться ходят богу. "Мы славней дела находим, Чем торить туда дорогу".
В храме пение органа И над алтарем сиянье. "Лучше солнце утром рано, Лучше бури грохотанье!"
Что ж, идем! Пускай грохочет Буря снежная повсюду. В церковь пусть идет, кто хочет, Я туда ходить не буду.
VI
Вот и осень. Звон я слышу... Это стали, значит, с луга Загонять стада под крышу, - А не то погубит вьюга.
И опять ковром снежинки На хребты ложиться стали. Так завалит все тропинки - Возвращаться не пора ли?
Но куда идти? Доселе Сердце дом не вспоминало. Вспоминать мы не хотели, Чтоб душа сильнее стала.
Повседневная томила Будничность меня дотоле. Мысль не зря в горах парила. Здесь я счастлив, я на воле.
Хоть избушка здесь убога, Но живу я в ней богато. Самый воздух тут подмога - Вот и стала мысль крылата.
Бес начнет игру какую, - Друг мой знал - она опасна, Он мне шапку колдовскую Дал в защиту от соблазна.
В горных пастбищах скитанья Для души моей закалка, Птичьего же щебетанья Мне совсем теперь не жалко.
И весной сюда я смело Приведу тех двух, которых Вместо суетного дела Жизнь в бескрайних ждет просторах.
К мудрости привыкнут новой, Сами прежнее осудят, На вершине жить суровой Им тогда не страшно будет.
VII
Я один. Судьба такая Мне давно уж не по силам. Обессилел, вспоминая, И хочу вернуться к милым.
К ним на миг, - и вновь открою Я в душе любовь к дороге В край, где мы весной все трое Будем в горнем жить чертоге.
К ним скорей! Но закружился Снег, и вьюга закружила! Слишком поздно спохватился! Все дороги завалило.
VIII
Шло время, и я овладел собой, Не стал я тоске предаваться. Словно смятое платье, лег снег над рекой. Озарила луна покров снеговой, Звезды начали загораться.
Чересчур я силен, чтоб тоской изойти, Если к ночи стал день клониться. Мне, как мысли, не усидеть взаперти. Я по горным тропам должен идти И над пропастью остановиться.
А в безмолвной долине звук возникал, Я прислушивался невольно, Где-то ласково, сладко и нежно звучал Тот напев, что давным-давно я слыхал, И узнал я звон колокольный.
О том, что господь родился на свет, Колокола возвестили. Зажег в доме лампу старик сосед, В окне моей матери вспыхнул свет, И они меня странно манили.
Дом и прежняя жизнь, что казалась скудна, Засияли, как древняя сага. На высотах молчит ледяная страна, А внизу у меня есть мать и жена, Вместе с ними быть - вот оно, благо.
У себя за спиной услыхал я смех, То охотник, до шуток охочий, Мои тайные мысли прочел, как на грех: "Растрогался, вижу? Бывает у всех При виде обители отчей!"
И сызнова смел и силен я был, И снова был закаленным, Ветер с вершин меня охладил, Никто бы отныне уже не смутил Меня рождественским звоном.
Вспыхнуло что-то над домом родным, Где мать моя оставалась, Казалось, рассвет занялся над ним, Потом повалил клубами дым, Пламя потом показалось.
Скоро весь дом охватило огнем, Я вскрикнул было, но живо Охотник утешил: "Что тебе в том, Всего и горит что прогнивший дом, Облезлая кошка да пиво".
И выложил мне своей мысли ход, Мое одолев смятенье: Когда озаряет луна небосвод, А землю огонь, их смесь создает Эффектное освещенье.
Приставил он руку свою к глазам, Ему картина предстала. Где-то запели и понял я сам: Душа моей матери к небесам С ангелами воспаряла.
"Молча трудилась, муки терпя. Молча плутала в пустыне, Скорбную душу твою возлюбя, Мы над снегами проносим тебя К божьему празднеству ныне!"
Луна замутилась, охотник пропал, И сердце стучало снова. Безутешный, над пропастью я стоял. При этом отнюдь я не отрицал Эффект освещенья двойного.
IX
Лето настало, июнь наступил, Пылали утесов отроги, Звон колокольный радостно плыл, И весело свадебный поезд катил Внизу по большой дороге.
От дома соседа отъехал он, Где листва у ворот, шелестела. Соседский двор был толпой запружен. Усмехнувшись, лег я на горный склон, Слезы смахивая то и дело.
Ко мне долетали, меня дразня, Шуточной песни рулады, На смех они подымали меня, И рвал я вереск, судьбу кляня, Кусая язык с досады.
Моя нареченная на коне На свадьбу ехала ныне, И вьющийся локон скользил по спине, Блестя и сверкая. Был памятен мне Он с ночи последней в долине.
С ней рядом верхом через ручей Ее жених перебрался. Душа разрешалась моя от скорбей, Конец приближался борьбе моей, И я от мук избавлялся.
Снова я был подвластен горам. Свадебный поезд в ту пору Внизу, точно лента, сверкал. Я упрям, И только приставил руку к глазам, - Картина предстала взору.
Гляжу, на мужчинах воскресный наряд, На каждой из женщин - обнова, Ждет пастор, свершить приготовясь обряд, И очи мои на невесту глядят И видят дни счастья былого.
Я толпы людские увидел с высот В их сущности настоящей, Какой она в горнем свете встает. Должно быть, этого и не поймет Внизу, в толпе, стоящий.
И тут услыхал я чей-то смешок - Охотник, что был со мной дружен. "Я вижу, расстаться нам вышел срок, Напрасно я шел за тобой, дружок, Тебе я больше не нужен".
И впредь по-мужски мне идти надлежит Неизменной дорогой своею. Безмятежнее кровь по жилам бежит, Не шелохнется грудь, и сердце молчит. Я чувствую, что каменею.
Попиваю бодрящее я питье, Чтоб душа холодов не страшилась. Сник мой парус, надломлено древо мое. Но взгляни, как багряное платье ее Там, внизу, меж берез засветилось.
Навсегда исчезают родные черты, Кони скачут к церковной ограде. О, навеки, навеки будь счастлива ты! Мне теперь не нужны былые мечты. Лишь о вышнем я думаю взгляде.
Я теперь закален. Сам себе господин, Я иду по высотам отныне. "Я недаром сюда поднялся из низин. Здесь свобода и бог. Их обрел я один, Все другие бредут в долине.
Счастья искать я ничуть не устала. Да и не то чтобыДа и не то чтобы слишком искала Этот зарытый пиратами клад. Только бы видеть листочки да лучики... Только бы чаще мне были попутчики: Тень на тропинке, Полет паутинки И рощи несумрачный взгляд.
Но измогильно, откуда-то снизу, Жизнь поднялась. И под черную ризу Спрятала звезды, восход и закат... Ну и повысила ж, ведьма, в цене Это немногое, нужное мне: Тень на тропинке, Полет паутинки И рощи несумрачный взгляд!
Ну, я сказала, раз так, я сказала, Что ж! Я сорву с тебя, жизнь, покрывало! А не сорву - не беда. Наугад В борьбе с тобою, в борьбе с собою, В борьбе с судьбою добуду с бою Тень на тропинке, Полет паутинки И рощи несумрачный взгляд!
Глупо, однако, что посланный на дом Воздух и лес, колыхавшийся рядом, Надо оспаривать, ринувшись в ад, Дабы, вернувшись дорогой окольной, Кровью купить этот воздух привольный, Тень на тропинке, Полет паутинки И рощи несумрачный взгляд...
Вижу я даль с городами громадными, Дымные горы с тоннелями жадными, Грозного моря железный накат, Но не схожу с великаньего тракта В поисках трех лилипутиков! Как-то: Тень на тропинке, Полет паутинки И рощи приветливый взгляд...
Так из-за нужного массу ненужного Робкий старик накупил. И натужливо В тачке увозит томов пятьдесят - Ради заморыша-спецприложения! Где вы? За вас принимаю сражение, Тень на тропинке, Полет паутинки И рощи таинственный взгляд!
...Что же лежу я под соснами старыми? Что не встаю обменяться ударами? Пластырем липнет ко лбу листопад. Латы росой покрываются мятые. Жизни вы стоили мне, растреклятые! - Тень на тропинке, Полет паутинки И роща, где вязы шумят.
"чтобы вас не пугала реальность попробуйте напугать ее первым"
БЕЛАЯ НОЧЬ
Загоризонтное светило И звуков звучное отсутствие Зеркальной зеленью пронзило Остекленелое предчувствие. И дремлет медленная воля - Секунды навсегда отстукала, - Небесно-палевое поле - Подземного приемник купола. Глядит, невидящее око, В стоячем и прозрачном мреяньи. И только за небом, высоко, Дрожит эфирной жизни веянье
Теперь уходи Вслед за снегом теплым по дороге Током бьет от витрин В подворотнях греют в лужах ноги... Боги Сколько тебя будет со мной в этом мае? Только и всего? Больше никому Не верю Не дышу Но как же время лечит не спеша Отпели мою душу Танцующей на кончике ножа
Тащу из себя Строчки за нервные точки Ночью Не до конца Вот уже и тихо кровоточат Почки Сколько тебя будет со мной в этом мае Только и всего? Больше никому Не верю Не дышу Но как же время лечит не спеша Отпели мою душу Танцующей на кончике ножа
Кто автор строк точно не знаю, скорее всего вокалист группы Александр «Михалыч» Красовицкий